Шаламов хлеб анализ. История создания "колымских рассказов". Человек и тоталитарное государство

Разделы: Литература

Цели урока:

• познакомить с трагической судьба писателя и поэта Варлама Шаламова; выявить особенности сюжета и поэтики "Колымских рассказов";
• развивать навыки литературоведческого анализа, умение вести диалог;
• формировать гражданскую позицию старшеклассников.

Оборудование: портрет В.Шаламова, мультимедийная презентация

Ход урока

1. Этап целеполагания.

Музыка. "Реквием" В.Моцарта

Учитель (читает на фоне музыки)

Всем, кто клеймен был статьею полсотни восьмою,
кто и во сне окружен был собаками, лютым конвоем,
кто по суду, без суда, совещаньем особым
был обречен на тюремную робу до гроба,
кто был судьбой обручен кандалами, колючкой, цепями
им наши слезы и скорбь, наша вечная память! (Т.Руслов)

Сегодня на уроке нам предстоит вести разговор о политических репрессиях в Советском Союзе, о людях, пострадавших от них, о писателе удивительной судьбы - Варламе Тихоновиче Шаламове - и его прозе. Откройте тетради и запишите тему сегодняшнего урока

(слайд 1). Дома вы прочитали рассказы Варлама Шаламова. Какую цель мы поставим на сегодняшний урок? (Ответы учащихся: познакомиться с творчеством В.Шаламова, его биографией, осмыслить его произведения).

Варлам Тихонович Шаламов почти 20 лет провел в советских лагерях, выжил, выстоял и нашел в себе силы написать об этом в произведении "Колымские рассказы", с некоторыми из которых вы успели познакомиться. Как вы приняли эти рассказы? Что удивило, поразило, возмутило? (Ответы учащихся)

В чем же загадка "Колымских рассказов"? Почему сам автор считает свои произведения "новой прозой"? Это ключевые вопросы нашего урока (слайд 2).

2. Актуализация знаний учащихся.

Но чтобы понять прозу Шаламова, надо хорошо представлять себе исторические события тех лет.

Сообщение ученика "История репрессий в СССР"

А.И.Солженицын сказал: "Никакой Чингиз-хан не уничтожил столько мужика, сколько славные наши Органы, ведомые Партией". Безусловно, все это не могло коснуться и литературного процесса. Вспомним некоторые факты.

Сообщение ученицы "Репрессии в литературе" (Должны быть упомянуты следующие факты: Задохнулся от отсутствия воздуха свободы Александр Блок в 1921 году. Расстреляны: Николай Гумилев в 1921 году по обвинению в контрреволюционном заговоре, Борис Пильняк в апреле 1938 года, Николай Клюев и Сергей Клычков в октябре 1937 года, Исаак Бабель в январе 1940 года. Погиб в лагере в 1938 году Осип Мандельштам. Покончили самоубийством, не выдержав поединка с тоталитарным режимом, Сергей Есенин в 1925 году, Владимир Маяковский в 1930 году, Марина Цветаева в 1941 году. Умерли в изгнании Иван Бунин, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Игорь Северянин, Вячеслав Иванов, Константин Бальмонт, Иосиф Бродский, Александр Галич. Подверглись гонениям Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Борис Пастернак. Прошли ГУЛАГ Александр Солженицын, Анатолий Жигулин, Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, Иосиф Бродский. В Доме литераторов в Москве висит мемориальная доска в память о тех писателях, кто погиб на войне - 70 человек. Предложили повесить такую же доску с именами репрессированных, но потом поняли - места не хватит. Все стены будут исписаны.)

Учитель . Назовем еще одно имя в этом скорбном списке - В.Т.Шаламов, один из тех, кто поставил своей задачей - выжить и рассказать правду. Эта тема звучит и в творчестве А.Солженицына, и Юрия Домбровского, и Олега Волкова, и Анатолия Жигулина, и Лидии Чуковской, но сила книг В.Шаламова просто потрясает (слайд 3).

В судьбе Шаламова столкнулись два начала: с одной стороны - его характер, убеждения, с другой - давление времени, государства, стремившегося уничтожить этого человека. Его талант, его страстная жажда справедливости. Бесстрашие, готовность делом доказать слово: Все это было не только не востребовано временем, но и стало слишком опасным для него.

3. Изучение нового материала. Работа в группах по изучению биографии Варлама Шаламова.

Работа в группах. (Учащиеся разбиты на группы заранее).

На каждом столе есть тексты с биографией В.Т.Шаламова. Прочитайте, выделите основные вехи биографии (маркером), будьте готовы ответить на вопросы.

Вопросы:

1. Где и когда родился Шаламов? Что можно сказать о его семье?
2. Где учился В.Шаламов?
3. Когда В.Шаламов был арестован и за что?
4. Каков был приговор?
5. Когда и где отбывал наказание Шаламов?
6. Когда Шаламов был вновь арестован? Какова причина?
7. Почему ему продлили срок в 1943 году?
8. Когда Шаламов освобождается из лагеря? А когда возвращается в Москву?
9. В каком году начинает работать над "Колымскими рассказами"?

(Ответы на вопросы сопровождаются слайдами с фотографиями)

Учитель: Умер Варлам Шаламов 17 января 1982 года, потерявший слух и зрение, совершенно беззащитный в Доме инвалидов Литфонда, до конца испивший чашу непризнания при жизни.

• "Колымские рассказы" - главный труд писателя. 20 лет отдал он на их создание. Читатель узнал 137 рассказов, собранных в 5 сборниках:
• "Колымские рассказы"
• "Левый берег"
• "Артист лопаты"
• "Воскрешение лиственницы"
• "Перчатка, или КР-2"

4. Анализ "Колымских рассказов".

• Какие рассказы Вы прочитали? (Ответы учащихся)

Работа в парах.

Давайте составим кластер со словом "Колыма". Попытайтесь отразить в нем ваше восприятие мира Колымы, какие чувства в нем преобладают? Работаем в парах, стараемся договориться. Кластеры крепим на доску и зачитываем.

Обратимся к рассказу "Надгробное слово". Вопросы для анализа:

1. Какое впечатление производит рассказ, начинающийся словами: "Все умерли:"? Все: это кто, почему, как? (ответы) Да, это люди, о которых сам Шаламов скажет: "Это судьба мучеников, не бывших, не умевших и не ставших героями". Но они оставались людьми в таких условиях - а это многое значит. Писатель показывает это немногословно, всего одной деталью. Деталь очень важна в прозе Шаламова. Вот такая, например, небольшая подробность: ": бригадир Барбэ - товарищ, помогавший мне вытащить большой камень из узкого шурфа". Бригадир, который в лагере обычно враг, убийца, называется товарищем. Он помог зеку, а не прибил его. Что открывается за этим? (При товарищеских отношениях план не выполнялся, потому что выполнить его можно было только при нечеловеческой, смертельной нагрузке. На Барбэ донесли, и он погиб.)

2. Рассказы страшные, жуткие истории. О чем мечтают люди в рождественскую ночь? (ответы) И вот голос Володи Добровольцева (обратите внимание на фамилию): "- А я, - и голос его был покоен и нетороплив, - хотел бы быть обрубком. Человеческим обрубком, понимаете, без рук, без ног. Тогда я бы нашел в себе силу плюнуть им в рожу за все, что они делают с нами." А почему он хочет быть обрубком?

3. Что является сюжетом рассказа? (Смерть). Смерть, небытие и есть тот художественный мир, в котором разворачивается действие рассказа. И не только здесь. Факт смерти предшествует началу сюжета. Согласитесь, что это необычно для русской прозы.

Поработаем с рассказом "Заклинатель змей". Каждая группа получает свое задание. 1 группа - Прочитайте начало рассказа, найдите слова и словосочетания, которые действуют на чувства читателя. Какие чувства возникают? 2 группа - Какие "тонкие" и "толстые" вопросы возникли у вас при чтении рассказа? 3 группа - Какие фрагменты рассказа требуют осмысления и размышления?

В процессе анализа рассказа мы обязательно обратим внимание на те непростые вопросы, что у вас возникли. Попробуем разобраться вместе.

• Почему же рассказ называется "Заклинатель змей"? Кого можно считать заклинателем змей?
• Почему Платонов согласился все-таки рассказывать романы? Можно ли его осуждать?
• Согласие Платонова "тискать романы" - это проявление силы или слабости?
• Почему у Платонова развилась сердечная болезнь?
• Каково авторское отношение к такому способу улучшить свое положение? (Резко отрицательное)
• Как изображен Сенечка? Что он собой олицетворяет?

(На первый взгляд кажется, что рассказ о противостоянии политических и блатных, но если вглядеться глубже, то не случайно Платонов - киносценарист-интеллигент противостоит блатарям, те. духовность противостоит грубой силе. Но есть и еще один план, связанный с темой "художник и власть", "художник и общество". "Тисканье романов" - эта фраза из блатного жаргона сама по себе является мощной сатирической метафорой: подобное "тисканье" в угоду сильным мира сего является древней и трудно изживаемой чертой литературы, Шаламов сумел показать свое негативное отношение и к "змеям", и к "заклинателям".)

Рассказ "Последний бой майора Пугачева". Исследователь творчества Шаламова Валерий Есипов пишет, что "Шаламов ни одного слова не писал просто так".

• О чем повествует этот рассказ?
• Почему в начале рассказа автор сравнивает аресты 1930-х и 1940-х годов? Чем отличались бывшие фронтовики от других заключенных?
• Расскажите о судьбе майора Пугачева. Какова судьба его товарищей? Как повлиял на них опыт войны?
• Как вели себя заключенные во время побега?
• Почему в госпитале не было раненных заключенных? Зачем лечили Солдатова?
• Почему рассказ завершается гибелью Пугачева?

Какое чувство остается после прочтения рассказа? Как проявляется авторское отношение к героям? (Об авторском отношении к героям говорит и фамилия - Пугачев, и то, что автор постоянно называет его по званию - майором, подчеркивая, что он - боец, бросивший вызов лагерным властям, и улыбка майора при воспоминании о погибших товарищах перед собственной смертью. Шаламов скажет о нем - "трудная мужская жизнь", перед смертью подарит ему безвкусную ягоду бруснику, дважды повторит слова "лучшие люди" и вспомнит его улыбку, испытывая радость от того, что в человеке есть духовная высота.)

Почему Шаламов, утверждавший, что удачных побегов на Колыме быть не может, прославил майора Пугачева? В чем же подвиг майора Пугачева? (Подвиг Пугачева и его товарищей состоит не в том, что они отстаивали свою свободу с оружием в руках, не в том, что они повернули свои автоматы против советской власти, не в том, что они - все до одного - предпочли гибель сдаче. Они стали героями, потому что отказались принять навязываемую им систему мышления и чувства. Осознав лагерь как внечеловеческую систему, они отказались в ней существовать. Побег - из лагеря в тайгу - из Лагеря в Мир - был, несомненно, чудом физической отваги, но прежде всего детищем отважной мысли.)

Написав сказку, очень важную для писателя лично, Шаламов выводит новый лагерный закон - закон сохранения личности, отвечает на вопрос, как же выбраться из этого мира смерти. В тот момент, когда Шаламов поставил себе задачу "запомнить и написать", он, подобно Пугачеву и его товарищам, повел бой по своим правилам - из Заключенного стал Писателем, перенес сражение с внечеловеческой системой на чуждую лагерю и родную для него самого территорию культуры.

Учитель: Ребята, сумели ли мы с вами приблизиться к разгадке тайны "Колымских рассказов?" Какие особенности прозы Шаламова, названной "новой прозой", мы отметим?

(Тайна "Колымских рассказов" в том, что при всем отрицательном автор сумел показать, что люди остаются людьми даже в нечеловеческих условиях, есть способ бороться с этой системой - не принимать ее правил, побеждать ее силой искусства и гармонии. Особенности "новой прозы" Шаламова: документальность, лаконизм повествования, наличие детали- символа.)

Давайте попробуем по группам составить синквейны по темам: "Колымские рассказы", "Человек", "Варлам Шаламов", так чтобы вы смогли высказать свои чувства после нашего урока.

Домашнее задание: написать рецензию на один рассказов Шаламова, используя пирамиду "критика"; посмотреть фильм "Завещание Ленина".

Литература.

2. Валерий Есипов. "Развеять этот туман" (Поздняя проза В.Шаламова: мотивации и проблематика)// www.shalamov.ru/research/92/

3. Н.Л.Крупина, Н.А.Соснина. Сопричастность времени. - М., "Просвещение", 1992

Посылка

Посылки выдавали на вахте. Бригадиры удостоверяли личность получателя. Фанера ломалась и трещала по-своему, по-фанерному. Здешние деревья ломались не так, кричали не таким голосом. За барьером из скамеек люди с чистыми руками в чересчур аккуратной военной форме вскрывали, проверяли, встряхивали, выдавали. Ящики посылок, едва живые от многомесячного путешествия, подброшенные умело, падали на пол, раскалывались. Куски сахара, сушеные фрукты, загнивший лук, мятые пачки махорки разлетались по полу. Никто не подбирал рассыпанное. Хозяева посылок не протестовали - получить посылку было чудом из чудес.

Возле вахты стояли конвоиры с винтовками в руках - в белом морозном тумане двигались какие-то незнакомые фигуры.

Я стоял у стены и ждал очереди. Вот эти голубые куски - это не лед! Это сахар! Сахар! Сахар! Пройдет еще час, и я буду держать в руках эти куски, и они не будут таять. Они будут таять только во рту. Такого большого куска мне хватит на два раза, на три раза.

А махорка! Собственная махорка! Материковская махорка, ярославская «Белка» или «Кременчуг № 2». Я буду курить, буду угощать всех, всех, всех, а прежде всего тех, у кого я докуривал весь этот год. Материковская махорка! Нам ведь давали в пайке табак, снятый по срокам хранения с армейских складов, - авантюра гигантских масштабов: на лагерь списывались все продукты, что вылежали сроки хранения. Но сейчас я буду курить настоящую махорку. Ведь если жена не знает, что нужна махорка покрепче, ей подскажут.

Фамилия?

Посылка треснула, и из ящика высыпался чернослив, кожаные ягоды чернослива. А где же сахар? Да и чернослива - две-три горсти…

Тебе бурки! Летчицкие бурки! Ха-ха-ха! С каучуковой подошвой! Ха-ха-ха! Как у начальника прииска! Держи, принимай!

Я стоял растерянный. Зачем мне бурки? В бурках здесь можно ходить только по праздникам - праздников-то и не было. Если бы оленьи пимы, торбаса или обыкновенные валенки. Бурки - это чересчур шикарно… Это не подобает. Притом…

Слышь ты… - Чья-то рука тронула мое плечо. Я повернулся так, чтобы было видно и бурки, и ящик, на дне которого было немного чернослива, и начальство, и лицо того человека, который держал мое плечо. Это был Андрей Бойко, наш горный смотритель. А Бойко шептал торопливо:

Продай мне эти бурки. Я тебе денег дам. Сто рублей. Ты ведь до барака не донесешь - отнимут, вырвут эти. - И Бойко ткнул пальцем в белый туман. - Да и в бараке украдут. В первую ночь. «Сам же ты и подошлешь», - подумал я.

Ладно, давай деньги.

Видишь, какой я! - Бойко отсчитывал деньги. - Не обманываю тебя, не как другие. Сказал сто - и даю сто. - Бойко боялся, что переплатил лишнего.

Я сложил грязные бумажки вчетверо, ввосьмеро и упрятал в брючный карман. Чернослив пересыпал из ящика в бушлат - карманы его давно были вырваны на кисеты.

Куплю масла! Килограмм масла! И буду есть с хлебом, супом, кашей. И сахару! И сумку достану у кого-нибудь - торбочку с бечевочным шнурком. Непременная принадлежностьвсякого приличного заключенного из фраеров. Блатные не ходят с торбочками.

Я вернулся в барак. Все лежали на нарах, только Ефремов сидел, положив руки на остывшую печку, и тянулся лицом к исчезающему теплу, боясь разогнуться, оторваться от печки.

Что же не растопляешь? Подошел дневальный.

Ефремовское дежурство! Бригадир сказал: пусть где хочет, там и берет, а чтоб дрова были. Я тебе спать все равно не дам. Иди, пока не поздно.

Ефремов выскользнул в дверь барака.

Где ж твоя посылка?

Ошиблись…

Я побежал к магазину. Шапаренко, завмаг, еще торговал. В магазине никого не было.

Шапаренко, мне хлеба и масла.

Угробишь ты меня.

Ну, возьми, сколько надо.

Денег у меня видишь сколько? - сказал Шапаренко. - Что такой фитиль, как ты, может дать? Бери хлеб и масло и отрывайся быстро.

Сахару я забыл попросить. Масла - килограмм. Хлеба - килограмм. Пойду к Семену Шейнину. Шейнин был бывший референт Кирова, еще не расстрелянный в это время. Мы с ним работали когда-то вместе, в одной бригаде, но судьба нас развела.

Шейнин был в бараке.

Давай есть. Масло, хлеб.

Голодные глаза Шейнина заблистали.

Сейчас я кипятку…

Да не надо кипятку!

Нет, я сейчас. - И он исчез.

Тут же кто-то ударил меня по голове чем-то тяжелым, и, когда я вскочил, пришел в себя, сумки не было. Все оставались на своих местах и смотрели на меня со злобной радостью. Развлечение было лучшего сорта. В таких случаях радовались вдвойне: во-первых, кому-то плохо, во-вторых, плохо не мне. Это не зависть, нет…

Я не плакал. Я еле остался жив. Прошло тридцать лет, и я помню отчетливо полутемный барак, злобные, радостные лица моих товарищей, сырое полено на полу, бледные щеки Шейнина.

Я пришел снова в ларек. Я больше не просил масла и не спрашивал сахару. Я выпросил хлеба, вернулся в барак, натаял снегу и стал варить чернослив.

Барак уже спал: стонал, хрипел и кашлял. Мы трое варили у печки каждый свое: Синцов кипятил сбереженную от обеда корку хлеба, чтобы съесть ее, вязкую, горячую, и чтобывыпить потом с жадностью горячую снеговую воду пахнущую дождем и хлебом. А Губарев натолкал в котелок листьев мерзлой капусты - счастливец и хитрец. Капуста пахла, как лучший украинский борщ! А я варил посылочный чернослив. Все мы не могли не глядеть в чужую посуду.

Кто-то пинком распахнул двери барака. Из облака морозного пара вышли двое военных. Один, помоложе, - начальник лагеря Коваленко, другой, постарше, - начальник прииска Рябов. Рябов был в авиационных бурках - в моих бурках! Я с трудом сообразил, что это ошибка, что бурки рябовские. Коваленко бросился к печке, размахивая кайлом, которое он принес с собой.

Опять котелки! Вот я сейчас вам покажу котелки! Покажу, как грязь разводить!

Коваленко опрокинул котелки с супом, с коркой хлеба и листьями капусты, с черносливом и пробил кайлом дно каждого котелка.

Рябов грел руки о печную трубу.

Есть котелки - значит, есть что варить, глубокомысленно изрек начальник прииска. - Это, знаете, признак довольства.

Да ты бы видел, что они варят, - сказал Коваленко, растаптывая котелки. Начальники вышли, и мы стали разбирать смятые котелки и собирать каждый свое: я - ягоды, Синцов - размокший, бесформенный хлеб, а Губарев - крошки капустных листьев. Мы все сразу съели - так было надежней всего.

Я проглотил несколько ягод и заснул. Я давно научился засыпать раньше, чем согреются ноги, - когда-то я этого не мог, но опыт, опыт… Сон был похож на забытье.

Жизнь возвращалась, как сновиденье, - снова раскрылись двери: белые клубы пара, прилегшие к полу, пробежавшие до дальней стены барака, люди в белых полушубках, вонючих от новизны, необношенности, и рухнувшее на пол что-то, не шевелящееся, но живое, хрюкающее.

Дневальный, в недоуменной, но почтительной позе склонившийся перед белыми тулупами десятников.

Ваш человек? - И смотритель показал на комок грязного тряпья на полу.

Это Ефремов, - сказал дневальный.

Будет знать, как воровать чужие дрова.

Ефремов много недель пролежал рядом со мной на нарах, пока его не увезли, и он умер в инвалидном городке. Ему отбили «нутро» - мастеров этого дела на прииске было немало. Он не жаловался - он лежал и тихонько стонал.

Главная тема, главный сюжет шаламовского жизнеописания, всех книг его ’’Колымских рассказов” — это поиск ответа на вопрос: может ли человек выстоять в экстремальных условиях и остаться человеком? Какова цена и каков смысл жизни, если ты уже побывал ”по ту сто-рону”? Раскрывая свое понимание этой проблемы, Варлам Шаламов помогает читателю точнее понять авторскую концепцию, активно применяя принцип контраста.

Способность ’’быть совмещенным в едином материале противоре-чием, взаимоотражением разных величин, судеб, характеров, и в то же время представлять некое целое” — одно из устойчивых свойств художественной мысли. Ломоносов называл это ’’сопряжени-ем далековатых идей”, П.Палиевский — ’’мышлением с помощью жи-вого противоречия”.

Противоречия коренятся внутри материала и из него извлека-ются. Но из всей их сложности, из хитроумно переплетенных самой жизнью нитей, писатель вычленяет некую доминанту, движущий эмоциональный нерв, и именно его делает содержанием произведения искусства, основанного на данном материале.

И парадокс, и контраст, так обильно используемые Шаламовым, способствуют наиболее активному эмоциональному восприятию про-изведения искусства. И в целом ”от того, насколько сильна в худож-нике способность совмещать разнородное, несовместимое, во многом зависит образность, свежесть, новизна его произведений” .

Шаламов заставляет читателя содрогнуться, вспоминая лейте-нанта танковых войск Свечникова (’’Домино”), который на прииске ’’был уличен в том, что ел мясо человеческих трупов из морга”. Но эффект усилен автором за счет чисто внешнего контраста: людоед этот — ’’нежный розовощекий юноша”, спокойно объясняющий свое пристрастие к ”не жирной, конечно”, человечине!

Или встреча рассказчика с коминтерновским деятелем Шнайде-ром, образованнейшим человеком, знатоком Гете (’’Тифозный каран-тин”). В лагере он — в свите блатарей, в толпе попрошаек. Шнайдер счастлив, что ему доверено чесать пятки главарю блатных Сенечке.

Понимание нравственной деградации, аморальности Свечникова и Шнайдера, жертв ГУЛАГА, достигается не многословными рассуж-дениями, а использованием художественного приема контраста. Та-ким образом, контраст выполняет в структуре произведения искусст-ва и коммуникативную, и содержательную, и художественную функ-ции. Он заставляет обостренно, по-новому увидеть и ощутить окружа-ющий мир.

Шаламов придавал огромное значение композиции своих книг, тщательно выстраивал рассказы в определенной последовательности. Поэтому появление рядом двух контрастирующих по своей художест-венной и эмоциональной сути произведений — не случайность.

Фабульная основа рассказа ’’Шоковая терапия” парадоксальна: врач, призвание и долг которого — помощь нуждающимся, все свои силы и знания направляет на разоблачение зека-симулянта, испыты-вающего ’’ужас перед тем миром, откуда он пришел в больницу и куда он боялся вернуться”. Рассказ наполнен подробным описанием варварских, садистских процедур, проводимых врачами, чтоб не дать измученному, истощенному ’’доходяге” ”вольную”. Следом в книге расположен рассказ ’’Стланик”. Эта лирическая новелла дает чита-телю возможность передохнуть, отойти от ужасов предыдущего рас-сказа. Природа, в отличие от людей, гуманна, щедра и добра.

Сравнение мира природы и мира людей у Шаламова — всегда не в пользу человека. В рассказе ’’Сука Тамара” противопоставлены на-, чальник участка и собака. Начальник ставил подчиненных ему людей в такие условия, что они вынуждены были доносить друг на друга. А рядом — собака, чья ’’твердость нравственная особенно умиляла ви-давших виды и бывавших во всех переплетах жителей поселка”.

В рассказе ’’Медведи” встречаем сходную ситуацию. В условиях ГУЛАГа каждый зека заботится лишь о себе. Встреченный же заклю-ченными медведь ’’явно принимал опасность на себя, ort , самец, жерт-вовал жизнью, чтоб спасти свою подругу, он отвлекал от нее смерть, он прикрывал ее бегство”.

Лагерный мир по сути своей антагонистичен. Отсюда — использо-вание Шаламовым контраста на уровне системы образов.

Герой рассказа ’’Аневризма аорты” врач Зайцев, профессионал и гуманист, противопоставлен аморальному начальнику больницы; в рассказе ’’Потомкок декабриста” постоянно сталкиваются контраст-ные по сути герои: декабрист Михаил Лунин, ’’рыцарь, умница, не-объятных познаний человек, слово которого не расходилось с делом”, и его прямой потомок, безнравственный и эгоистичный Сергей Ми-хайлович Лунин, врач лагерной больницы. Различие героев рассказа ’’Рябоконь” не только внутренне, сущностное, но и внешнее: ’’Огром-ное тело латыша было похоже на утопленника — иссиня-белое, вспух-шее, вздутое от голода... Рябоконь был не похож на утопленника. Ог-ромный, костистый, с иссохшими жилами”. Люди разных жизненных ориентаций столкнулись под конец жизни на общем больничном про-странстве.

”Шерри-бренди”, рассказ о последних днях жизни Осипа Ман-дельштама, весь пронизан противопоставлениями. Поэт умирает, но жизнь снова входит в него, рождая мысли. Он был мертвым, и вновь стал живым. Он думает о творческом бессмертии, перешагнув уже, в сущности, жизненную черту.

Выстраивается диалектически противоречивая цепочка: жизнь — смерть — воскресение — бессмертие — жизнь. Поэт вспоминает, сочи-няет стихи, философствует — и тут же плачет, что хлебная горбушка досталась не ему. Тот, кто только что цитировал Тютчева, ’’кусал хлеб цинготными зубами, десны кровоточили, зубы шатались, но он не чувствовал боли. Изо всех сил он прижимал ко рту, запихивал в рот хлеб, сосал его, рвал, грыз...” Подобная раздвоенность, внутрен-нее несходство, противоречивость свойственны многим героям Шала-мова, оказавшимся в адовых условиях лагеря. Зека часто с удивле-нием вспоминает самого себя — другого, прежнего, вольного.

Страшно читать строки о лагерном коногоне Глебове, прославив-шемся в бараке тем, что ’’месяц назад забыл имя своей жены”. В ’’вольной” жизни Глебов был... профессором философии (рассказ ’’Надгробное слово”).

В рассказе ’’Первый зуб” мы узнаем историю сектанта Петра Зайца — молодого, черноволосого, чернобрового гиганта. Встреченный через некоторое время рвссказчиком ’’хромой, седой старик, кашля-ющий кровью” — это он же.

Подобные контрасты внутри образа, на уровне героя — не только художественный прием. Это и выражение шаламовской убежденно-сти, что нормальный человек не в состоянии противостоять аду ГУ-ЛАГа. Лагерь способен лишь растоптать и уничтожить. В этом, как известно, В.Шаламов расходился с ^Солженицыным, убежденным в возможности остаться человеком и в лагере.

В прозе Шаламова абсурдность гулаговского мира часто проявля-ется и в несоответствии реального положения человека и его офици-ального статуса. Например, в рассказе ’’Тифозный карантин” есть эпизод, когда один из героев добивается почетной и очень выгодной работы... барачного ассенизатора.

Сюжет рассказа ’’Тетя Поля” строится на подобном же контраст-ном несоответствии. Героиня — заключенная, взятая в прислуги на-чальством. Она была рабыней в доме и в то же время ’’негласным ар-битром в ссорах мужа и жены”, ’’человеком, знающим теневые сто-роны дома”. Ей хорошо в рабстве, она благодарна судьбе за подарок. Заболевшую тетю Полю помещают в отдельную палату, из которой предварительно ’’десять полу трупов вытащили в холодный коридор, чтобы освободить место дневальной начальника”. Военные, их жены приезжали к тете Поле в больницу с просьбой замолвить за них сло- вечко. А после смерти ’’всесильная ” тетя Поля заслужила лишь дере-вянную бирку с номером на левую голень, ведь она — просто ’’зека”, рабыня. Вместо одной дневальной придет другая, такая же бесфа-мильная, имеющая за душой лишь номер личного дела. Человеческая личность в условиях лагерного кошмара ничего не стоит.

Уже отмечалось, что использование приема контраста активизи-рует читательское восприятие.

Шаламов, как правило, скуп на подробные, детализированные описания. Когда же они используются, то по большей части являются развернутым противопоставлением.

Чрезвычайно показательно в этом плане описание в рассказе ’’Мой процесс”: ’’Мало есть зрелищ столь выразительных, как постав-ленные рядом краснорожие от спирта, раскормленные, грузные, отя-желевшие от жира фигуры лагерного начальства в блестящих, как солнце, новеньких, вонючих овчинных полушубках, в меховых рас-писных якутских малахаях и рукавицах-”крагах” с ярким узором — и фигуры ’’доходяг”, оборванных ’’фитилей” с ’’дымящимися” клоч-ками ваты изношенных телогреек, ’’доходяг” с одинаковыми гряз-ными костистыми лицами и голодным блеском ввалившихся глаз”.

Гиперболизация, педалирование отрицательно воспринимаемых деталей в облике ’’лагерного начальства” особенно ощутимы в срав-нении с темной, грязной массой ’’доходяг”.

Контраст подобного рода — и в описании яркого, красочного, сол-нечного Владивостока и дождливого, серо-унылого пейзажа бухты На- гаево (’’Причал ада”). Здесь контрастный пейзаж выражает различия во внутреннем состоянии героя — надежда во Владивостоке и ожида-ние смерти в бухте Нагаево.

Интересен пример контрастного описания — в рассказе ’’Марсель Пруст”. Небольшой эпизод: заключенному голландскому коммунисту Фрицу Давиду прислали в посылке из дома бархатные брюки и шел-ковый шарф. Истощенный Фриц Давид умер от голода в этой шикар-ной, но бесполезной в лагере одежде, которую ’’даже на хлеб на при-иске нельзя было променять”. Эту контрастную деталь по силе ее эмоционального воздействия можно сравнить с ужасами в рассказах Ф.Кафки или Э.По. Отличие в том, что Шаламов ничего не выдумал, не сконструировал абсурдный мир, а лишь вспомнил то, чему был свидетелем.

Характеризуя разные способы использования художественного принципа контраста в шаламовских рассказах, уместно рассмотреть его претворение на уровне слова.

Словесные контрасты можно подразделить на две группы. К пер-вой относятся слова, самый смысл которых контрастен, противопо-ставлен и вне контекста, а ко второй — слова, сочетания которых со-здают контраст, парадокс уже в конкретном контексте.

Сначала примеры из первой группы. ’’Тут же везут заключенных чистенькими стройными партиями вверх, в тайгу, и грязной кучей от-бросов — сверху, обратно из тайги” (’’Заговор юристов”). Двойное противопоставление (’’чистый” — ’’грязный”, ’’вверх” — ’’сверху”), усугубленное уменьшительным суффиксом, с одной стороны, и сни-женным словосочетанием ’’куча отбросов” — с другой, создает впе-чатление увиденной наяву картины двух встречных людских потоков.

”Я бросился, то есть поплелся в мастерскую” (’’Почерк”). Явно противоречивые лексические значения здесь равняются друг другу, рассказывая читателю о крайней степени истощения и немощности героя гораздо ярче, чем какое-либо пространное описание. Вообще Шаламов, воссоздавая абсурдный мир ГУЛАГа, часто объединяет, а не противопоставляет антиномичные по своему значению слова и вы-ражения. В нескольких произведениях (в частности, в рассказах ’’Храбрые глаза” и ’’Воскрешение лиственницы”) уравниваются тление, плесень и весна, жизнь и смерть: ”...плесень тоже ка-залась весенней , зеленой , казалась тоже живой , и мертвые стволы исторгали запах жизни . Зеленая плесень ... казалась символом вес-ны . А на самом деле это цвет дряхлости и тленья. Но Колыма зада-вала нам вопросы и потруднее , и сходство жизни и смерти не сму-щало нас ”.

Другой пример сходства контрастного: ’’Графит — это вечность. Высшая твердость, перешедшая в высшую мягкость” (’’Графит”).

Вторая же группа словесных контрастов — оксюмороны, исполь-зование которых рождает новое смысловое качество. ’’Перевернутый” мир лагеря делает возможными такие выражения: ’’сказка, радость одиночества”, ’’темный уютный карцер” и т.п.

Цветовая палитра рассказов Шаламова не очень интенсивна. Ху-дожник скупо раскрашивает мир своих произведений. Было бы чрез-мерным утверждение, что писатель всегда сознательно выбирает ту или иную краску. Он использует цвет и неумышленно, интуитивно. И, как правило, у краски естественная, натуральная функция. На-пример: ’’горы краснели от брусники, чернели от темно-синей голу-бики, ... наливалась желтая крупная водянистая рябина...” (’’Кант”). Но в ряде случаев цвет в рассказах Шаламова несет содержательную и идейную нагрузку, особенно тогда, когда использована контрастная цветовая гамма. Так происходит в рассказе ’’Детские картинки”. Раз-гребая мусорную кучу, рассказчик-заключенный нашел в ней тет-радку с детскими рисунками. Трава на них зеленая, небо синее-синее, солнце алое. Краски чистые, яркие, без полутонов. Типичная палитра детского рисунка Но: ’’Люди и дома... были огорожены желтыми ров-ными заборами, обвитыми черными линиями колючей проволоки”.

Детские впечатления маленького колымчанина упираются в жел-тые заборы и черную колючую проволоку. Шаламов, как всегда, не поучает читателя, не пускается в рассуждения по этому поводу. Столкновение цветов помогает художнику усилить эмоциональное воздействие этого эпизода, донести авторскую мысль о трагедии не только заключенных, но и колымских детей, рано ставших взрослыми.

Художественная форма произведений Шаламова интересна и иными проявлениями парадоксального. Мною замечено противоречие, в основе которого — несоответствие манеры, пафоса, ’’тональности” повествования и сути описываемого. Этот художественный прием адекватен тому шаламовскому лагерному миру, все ценности в кото-ром буквально перевернуты.

Примеров ’’смешения стилей” в рассказах множество. Характерен для художника прием, при котором патетически-возвышенно гово-рится об обыденных событиях и фактах. Например, о приеме пищи. Для зека это отнюдь не рядовое событие дня. Это ритуальное действо, дающее ’’страстное, самозабвенное ощущение” (’’Ночью”).

Поразительно описание завтрака, на котором раздают селедку. Художественное время здесь растянуто до предела, максимально при-ближено к реальному. Писателем подмечены все детали, нюансы этого волнующего события: ’’Пока раздатчик приближался, каждый уже подсчитал, какой именно кусок будет протянут этой равнодуш-ной рукой. Каждый успел уже огорчиться, обрадоваться, приготовить-ся к чуду, достичь края отчаяния, если он ошибся в своих торопливых расчетах” (’’Хлеб”). И вся эта гамма чувств вызвана ожиданием селе-дочного пайка!

Грандиозна и величественна увиденная рассказчиком во сне бан-ка сгущенного молока, сравненная им с ночным небом. ’’Молоко про-сачивалось и текло широкой струей Млечного Пути. И легко доставал я руками до неба и ел густое, сладкое, звездное молоко” (’’Сгущенное молоко”). Не только сравнение, но и инверсия (”и легко доставал я”) помогают здесь созданию торжественного пафоса.

Сходный пример — в рассказе ’’Как это началось”, где догадка о том, что ’’сапожная смазка — это жир, масло, питание”, сравнивается с Архимедовой ’’эврикой”.

Возвышенно и упоительно описание ягод, тронутых первым моро-зом (’’Ягоды”).

Трепет и преклонение в лагере вызывает не только пища, но и огонь, тепло. В описании в рассказе ’’Плотники” — поистине гомеров-ские нотки, пафос священнодействия: ’’Пришедшие стали на колени перед открытой дверцей печки, перед богом огня, одним из первых богов человечества... Они простерли руки к теплу...”

Тенденция к возвышению обыденного, даже низкого, проявляется и в тех рассказах Шаламова, где речь идет о сознательном членовре-дительстве в лагере. Для многих заключенных это было единствен-ной, последней возможностью выжить. Сделать себя калекой совсем непросто. Требовалась длительная подготовка. ’’Камень должен был рухнуть и раздробить мне ногу. И я — навеки инвалид! Эта страстная мечта подлежала расчету... День, час и минута были назначены и пришли” (’’Дождь”).

Начало рассказа ’’Кусок мяса” насыщено возвышенной лексикой; здесь упомянуты Ричард III, Макбет, Клавдий. Титанические страсти шекспировских героев уравнены с чувствами зека Голубева. Он по-жертвовал своим аппендиксом, чтобы избежать каторжного лагеря, чтоб выжить. ”Да, Голубев принес эту кровавую жертву. Кусок мяса вырезан из его тела и брошен к ногам всемогущего бога лагерей. Чтобы умилостивить бога... Жизнь повторяет шекспировские сюжеты чаще, чем мы думаем”.

В рассказах писателя часто контрастирует возвышенное восприя-тие какого-нибудь человека и его истинная сущность, низкий, как правило, статус. Мимолетная встреча с ’’какой-то бывшей или сущей проституткой” позволяет рассказчику рассуждать ”о ее мудрости, о ее великом сердце”, сравнивать ее слова с гетевскими строками о горных вершинах (’’Дождь”). Раздатчик селедочных голов и хвостов воспри-нимается заключенными всемогущим великаном (’’Хлеб”); дежурный врач лагерной больницы уподобляется ’’ангелу в белом халате” (’’Перчатка”). Таким же образом Шаламов показывает читателю ок-ружающий героев лагерный мир Колымы. Описание этого мира часто приподнятое, патетическое, что входит в противоречие с сущностной картиной действительности. ”В этом безмолвии белом я услышал не шум ветра, услышал музыкальную фразу с неба и ясный, мелодичный, звонкий человеческий голос...” (’’Погоня за паровозным дымом”).

В рассказе ’’Лучшая похвала” находим описание звуков в тюрь-ме: ’’Этот особенный звон, да еще грохот дверного замка, запираемого на два оборота, ... да щелканье ключом по медной поясной пряжке... вот три элемента симфонии ’’конкретной” тюремной музыки, кото-рую запоминают на всю жизнь”.

Неприятные металлические звуки тюрьмы сравниваются с соч-ным звучанием симфонического оркестра. Замечу, что приведенные примеры ’’возвышенной” тональности повествования взяты из тех произведений, герой которых или еще не был в страшном лагере (тюрьма и одиночество позитивны для Шаламова), или уже не в нем (рассказчик стал фельдшером). В произведениях же именно о лагер-ном бытии патетике практически места нет. Исключение составляет, пожалуй, рассказ ’’Богданов”. Действие в нем происходит в 1938 г., самом страшном и для Шаламова, и для миллионов других заключен-ных. Случилось так, что уполномоченный НКВД Богданов изорвал в клочья письма жены, от которой рассказчик не имел сведений два страшных колымских года. Чтобы передать свое сильнейшее потрясе-ние, Шаламов, вспоминая этот эпизод, прибегает к несвойственной, в общем-то, ему патетике. Рядовой случай вырастает в истинную чело-веческую трагедию. ”Вот твои письма, фашистская сволочь!” — Богданов разорвал в клочки и бросил в горящую печь письма от моей жены, письма, которые я ждал более двух лет, ждал в крови, в рас-стрелах, в побоях золотых приисков Колымы”.

В своей Колымской эпопее Шаламов использует и противопо-ложный прием. Он состоит в будничном, даже сниженном тоне пове-ствования о фактах и явлениях исключительных, трагических по своим последствиям. Описания эти отмечены эпическим спокойст-вием. ’’Это спокойствие, замедленность, заторможенность — не толь-ко прием, позволяющий нам пристальнее рассмотреть этот запредель-ный мир... Писатель не дает нам отвернуться, не видеть” .

Думается, что эпически спокойное повествование отражает и привычку заключенных к смерти, к жестокости лагерной жизни. К тому, что Е.Шкловский назвал ’’обыденностью агонии” }